БиблиоПрофи

(к 145-летию со дня рождения Максимилиана Волошина)

«Рисунок ближе всего стоит к слову,
и поэтому в нем отчасти содержится
элемент рассказа. Впрочем,
вернее сказать, что в слове
содержится элемент рисунка».

М. А. Волошин

«Как мне близок и понятен
Этот мир ‒ зеленый, синий,
Мир живых прозрачных пятен
И упругих, гибких линий…»

М. А. Волошин

Подлинный талант часто бывает многогранен. Стесняемый рамками одного творческого жанра, он выходит за него и охватывает другие виды эстетического самовыражения, реализуясь всюду с максимальной полнотой. Именно таким многогранным талантом был наделен русский поэт-символист, философ Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия – Кириенко-Волошин) (1877-1932). Всесторонне эрудированный, обладающий широким кругозором человек, высокопрофессиональный переводчик, художественный и литературный критик, Максимилиан Волошин хорошо известно поклонникам русской поэзии Серебряного века.

А еще о Волошине знают все, кто хотя бы раз побывал в крымском поселке Коктебель. Там, где у кромки Черного моря «пришвартован» его похожий на корабль дом-музей, и где потоки лавы вулкана Карадаг миллионы лет назад будто бы нарочно сложились в его профиль.

      «Моей мечтой с тех пор напоены
      Предгорий героические сны
      И Коктебеля каменная грива;
      Его полынь хмельна моей тоской,
      Мой стих поет в волнах его прилива,
      И на скале, замкнувшей зыбь залива,
      Судьбой и ветрами изваян профиль мой…»

                                                                  М. Волошин

Коктебель и Волошин неотделимы друг от друга. Он был певцом этого «края голубых холмов» (так по одной из версий с крымскотатарского переводится название Коктебель). Дом Волошина в Коктебеле стал поэтической меккой, которая притягивала творческих людей со всей России. Здесь гостили Марина Цветаева, Валерий Брюсов, Михаил Булгаков, Викентий Вересаев, Максим Горький, Петр Кончаловский и многие другие незаурядные личности. Насыщаясь царившей здесь удивительной аурой, они получали мощный импульс к новому этапу в своем творчестве.

В Крыму же по-настоящему раскрылся и незаурядный, самобытный дар Волошина-художника. Вот только об этом, к сожалению, знают не многие. Тем ни менее, живописец-самоучка, Максимилиан Александрович оказался талантливым акварелистом. Вот как о Волошине-художнике отозвался другой русский художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства» Александр Бенуа: «Не так уж много в истории живописи, посвященной только «настоящим» художникам, найдется произведений, способных вызывать мысли и грезы, подобные тем, которые возбуждают импровизации этого «дилетанта» ... в них пленительная легкость сочеталась с отличным знанием природы...».

Способности Максимилиана Волошина к рисованию еще в годы его учебы в Феодосийской гимназии оценил Иван Константинович Айвазовский, который сказал, рассматривая среди работ гимназистов рисунки Максимилиана: «А этот шельмец будет рисовать!». Заняться же живописью серьезно Волошин решил, чтобы иметь профессиональное суждение об этом виде искусства. А началось все на рубеже XIX-XX веков…

В 1897 году Максимилиан Волошин поступил на юридический факультет Московского университета, но прилежного ученика из него не вышло: за участие в студенческих забастовках он был исключен и в 1900 году сослан в Ташкент. Здесь, по его словам, он пережил духовное рождение, взглянул «на всю европейскую культуру ретроспективно ‒ с высоты азийских плоскогорий». На юридический факультет он больше не вернулся, а вместо этого отправился в Европу ‒ странствовать по городам и весям, музеям и библиотекам. Максимилиан решил стать художественным критиком и по прибытии в Париж в 1901 году записался в Луврскую школу музееведения, слушал лекции в Сорбонне. Но лекционного курса, в котором упор делался на искусство классическое, а не современное, ему было мало. И тогда он решил сам стать художником, чтобы «самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства». К тому, чтобы попробовать свои силы в искусстве, Волошина подтолкнула и русская художница, мастер эстампа и силуэта Елизавета Сергеевна Кругликова (1865–1941). В последующие годы Максимилиан много путешествовал по Франции, Германии, Италии, Корсике, Сардинии, Испании, Андорре, часто ходил пешком с рюкзаком, и альбом для зарисовок с натуры всегда был при нем.

Но на серьезные занятия изобразительным искусством пока не хватало времени. Важней тогда была поэзия: Волошин стал активно публиковаться, вошел в круг русских символистов ‒ познакомился с Константином Бальмонтом, Вячеславом Ивановым, Валерием Брюсовым, Александром Блоком. Максимилиан Александрович располагал к себе сразу, и через пару дней к нему обращались не иначе как «Макс». В Москве началась даже своего рода мода на Волошина. Веселый, начитанный, сыплющий парадоксами, эпатирующий окружающих одним своим внешним видом (будь то Париж или Москва, он разгуливал не иначе как в бархатных штанах до колен, накидке и цилиндре), Максимилиан был положительно настроен ко всем и всему, а его излюбленной фразой была: «Это очень интересно». В спорах, по выражению Андрея Белого, Волошин был «округлителем острых углов».

Живя попеременно то в Москве, то в Париже, Волошин много писал статей об искусстве и литературе для русских и французских периодических изданий. Это были годы духовных исканий (буддизм, католичество, магия, масонство, антропософия) и любовных переживаний ‒ в 1903 году Максимилиан познакомился со своей первой женой, Маргаритой Васильевной Сабашниковой, однако союз был недолгим.

В 1907 году Волошин уехал в Коктебель. Именно тогда он заново открыл для себя этот знакомый с детства край, начал по-настоящему к нему приобщаться. Переживая разрыв с женой, поэт находил утешение в строгой красоте Коктебеля, где «все прекрасно и просто, как Эсхиловская трагедия». Тогда родился цикл стихотворений «Киммерийские сумерки», один из лучших у Волошина.

«Киммерией» он называл весь восточный Крым ‒ от Судака до Керченского пролива (по названию древнейшего народа этой местности ‒ киммерийцев). В гомеровской «Одиссее» содержится описание окутанной мглою и тучами страны киммерийцев, куда солнце не заглядывает своими лучами, но непроглядная ночь распростерта над жалкими смертными. Волошин увидел эту загадочную страну киммерийской ночи в бурых и безлесных коктебельских хребтах и балках. Пейзажем «глубокой древности» он называл эти земли, где вся почва «осеменена остатками прошлых народов» ‒ черепками, камнями, монетами. Киммерия стала подлинным источником вдохновения для Волошина-поэта, а чуть позже ‒ и для Волошина-художника.

Однако свою Киммерию Максимилиан Александрович писал не с натуры, ему не нужен был пленэр, а по собственному методу законченного изображения, то есть по памяти. В акварелях Волошина нет географической точности, эта точность – геологическая, философская, пантеистическая. Всё тот же Александр Бенуа, о котором речь шла выше, считал, что в волошинских акварелях представлен «не тот Крым, который может снять любой фотографический аппарат, а… какой-то идеализированный, синтетический Крым».

Волошин научился писать по памяти уже давно. Когда началась Первая мировая война, любой художник, пишущий с натуры, мог быть объявлен шпионом. И этот подаренный войной метод остался для Волошина любимым. Благодаря ему из-под кисти Волошина-художника выходили безукоризненные по форме и цвету виды Крыма. При этом в каждом его художественном произведении просвечивалась житейская мудрость и любовь.

Каждый цвет для него имел особое символическое значение: красный ‒ это земля, глина, плоть, кровь и страсть; синий ‒ воздух и дух, мысль, бесконечность и неизвестность; желтый ‒ солнце, свет, воля, самоосознанность; лиловый ‒ цвет молитвы и тайны; зеленый ‒ растительного царства, надежды и радости бытия.

В прекрасных киммерийских акварелях Волошина лаконичность, плавность линий и силуэтов, гармоничность цветов и оттенков выражали поэтическую суть художника, они пленяли своей простотой. Во время создания своих шедевров, Волошин думал о том, как сочетаются между собой четыре земные стихии и их связи с Космосом. Все созданные художником пейзажи сохраняли свою фактуру и плотность, даже на холсте оставались светопроницаемыми.

При написании своих работ, Максимилиан Александрович вдохновлялся картинами близкого товарища – художника из Феодосии Константина Богаевского, которого наряду с Айвазовским и Волошиным сегодня считают основоположниками Киммерийской школы живописи.

Максимилиан Александрович был также поклонником японской гравюры, и по примеру японских классиков Кацусика Хокусая и Китагава Утамаро иногда свои акварели подписывал строками своих же стихов.

Одни из них можно найти на его работе «И низко над холмом дрожащий серп Венеры...» в левом нижнем углу. Эти строчки встречаются в стихотворении Максимилиана Волошина:

       «Заката алого заржавели лучи
       По склонам рыжих гор... и облачной галеры
       Погасли паруса. Без края и без меры
       Растет ночная тень. Остановись. Молчи.
       Каменья зноем дня во мраке горячи.
       Луга полынные нагорий тускло-серы...
       И низко над холмом дрожащий серп Венеры,
       Как пламя воздухом колеблемой свечи».

Интересно, что на вопрос: «Кто он – поэт или художник?» – сам Волошин отвечал: «Конечно, поэт», но добавлял при этом: «И художник». Дело в том, что при написании пейзажа в стихотворении Волошин обращался к живописи – для более точной передачи поэтического образа он делал предварительные зарисовки того, о чем хотел написать, и наоборот – черпал эпитеты из зарисовок, соотнося их, например, с оттенками цвета. Волошин не раз отмечал, что чувствует неразрывную связь искусств.

И действительно творчество Волошина как художника неотделимо от творчества в качестве поэта. Стихи Максимилиана Александровича исключительно живописны, насыщены яркими цветовыми эпитетами, красочной и «зримой» образностью. А его акварельные пейзажи похожи на строгие и точные стихи. Они несут в себе сильный медитативный импульс, созвучный произведениям мастеров традиционного японского изобразительного искусства. Природа на них воспринимается, как совершенное божественное творение, наполненное красотой линий, гармонией и величием. Глубокая созерцательность и отрешенность волошинских акварелей, их насыщенность светом, мудростью и любовью первичны по отношению к линии и цвету. Вот несколько примеров:

       «Старинным золотом и желчью напитал
       Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
       Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры
       В огне кустарники и воды как металл…»

       «Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
       В зеленых сумерках таинственно-печален.
       Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
       Кто знает путь богов ‒ начало и конец?..»

       «Здесь душно в тесноте...
       А там ‒ простор, свобода,
       Там дышит тяжело усталый Океан
       И веет запахом гниющих трав и йода…»

       «И этот тусклый зной, и горы в дымке мутной,
       И запах душных трав, и камней отблеск ртутный,
       И злобный крик цикад, и клекот хищных птиц ‒
       Мутят сознание. И зной дрожит от крика...
       И там ‒ во впадинах зияющих глазниц ‒
       Огромный взгляд растоптанного Лика».

Поэзия и живопись соединились в творчестве Максимилиана Волошина в единое целое, взаимно дополняя и иллюстрируя друг друга. Исследователи его творчества обратили внимание, что сочетание в одном лице поэта и художника не случайно, согласно японской трактовке: «Стихотворение ‒ говорящая картина. Картина ‒ немое стихотворение». Киммерия для поэта служила, прежде всего, сгустком мировой истории. «Коктебель, – вспоминал Волошин впоследствии, – не сразу вошёл в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземноморья, чтобы понять его красоту и единственность».

       «Моя земля хранит покой,
       Как лик иконы изможденный.
       Здесь каждый след сожжен тоской,
       Здесь каждый холм ‒ порыв стесненный.
       Я вновь пришел к твоим ногам
       Сложить дары своей печали,
       Бродить по горьким берегам
       И вопрошать морские дали…»

Материал подготовлен
методистом ведущей категории Запащиковой Л. В.
на основе открытых источников