ПредпоЧтения

В статье Л. Л. Любимова "Заметки о мифологизации великой русской литературы" (Вопросы образования. - 2010. - №2. - С. 276-293) затронута очень интересная, на мой взгляд, тема: непрочитанность классической русской литературы большинством людей по причине ее укрывания за революционными формулами и навязанными оценками, целенаправленного искажения демократической критикой смысла созданных классикой базовых ценностей.

Мероприятие это началось вовсе не в советскую эпоху, а со времен Виссариона Белинского и его сторонников и последователей, интерпретировавших литературные произведения с утилитарной точки зрения.

У несвободного русского читателя XIX века была потребность искать в книгах не только сопереживание, радость, любовь, разочарование, но и символы свободы (а сделать это было очень сложно, учитывая тогдашнюю цензуру). Ответом стало появление особого рода критики, "в которой довольно быстро оценки и размышления на темы словесности были дополнены политико-философскими толкованиями, разъясняющими читателю не только смыслы произведений литературы, но и смыслы происходящих событий". Основоположником ее был уже упомянутый Виссарион Белинский.

Результаты деятельности революционной критики мы с вами пожинаем до сих пор; особенно жалко ни в чем не повинных школьников.

Л. Л. Любимов приводит несколько мифов, которыми пытали и пытают в настоящее время на уроках литературы. Первый - русская литература защищает униженных и угнетенных. Всем известен образ "маленького человека", якобы как гражданина будущего общества, который осознает свое унизительное состояние и винит в этом государство. На самом же деле "маленький человек" жил в крошечном мирке, ограниченном местами прописки, работы и приобретения необходимых товаров и услуг, и не интересовался жизнью государства и своего родного города, не участвовал в их устроении. При этом протест все-таки был, но как раз против этой мелочной жизни (согласитесь, что она не может нравиться). И эти самые "маленькие люди", переходя из сословия разночинцев на более высокие уровни, продолжали жить в своем ограниченном мирке, все больше распространяли "культуру архаики, постоянный поиск внутреннего врага (не разделявшего взгляды их кумиров), таящегося в обществе повсеместно, во всех тех сферах, куда он сам проник, и тем более там, где его не было" (с. 288) и в конце концов разрушили Российскую империю и испортили жизнь большому количеству людей уже в советское время.

Другой пример - "лишний человек" (Онегин, Печорин, Обломов и т.п.). Революционная, а затем и советская критика выделила таких персонажей в "некий паразитический класс, не заслуживающий будущего" (с. 285). На самом деле все эти персонажи (хоть и не принимавшие современное им общество, не желавшие жить по его законам) не были способны преодолеть заданные стереотипы и рефлексировать, были зациклены на себе, страдали отсутствием эмпатического духа (особенно Обломов). И сейчас, вспоминая произведения, в которых эти герои задействованы. я невольно жалею о том, что в царской России не было психоаналитиков - они бы запросто решили проблемы Онегина, Печорина, Обломова и им подобных, и те наверняка не стали бы лишними, а возможно, принесли бы немало пользы своему отечеству.

Также Л. Л. Любимов говорит и о религиозном контексте русской литературы, подвергшемуся "наибольшее остракизму со стороны ревдемократической критики" (с. 290), а в советское время ставшему наказуемым. Но в русской литературе это свойство было очень мощным уже в лирике допушкинского периода, а пушкинский "Пророк" сделал его универсальным для нашей литературы явлением. В высочайших образцах прозы и поэзии, во всех жанрах отразились такие таинства, как рождение, жизнь, смерть, уход души в Богу. "Божественный глагол" пушкинской поэзии, предназначенный ему и нам "для звуков сладких и молитв", отражал его восприятие поэтической миссии как рожденной сильным религиозным вдохновением. Красота воспринималась А. С. Пушкиным как святыня, источник духовного возрождения и преображения. Таким же было у поэта ощущение Отечества: "Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам... животворящая святыня" (с. 289).

Любовь, красота, истина, добро в русской поэзии осмысливались, по мнению Л. Л. Любимова, "через контекст религиозно-нравственного просветления и преображения, в котором приоритет отдается личности, ее душе, ее переживаниям по отношению к Спасителю как к мере внутреннего божественного в человеке" (с. 290). Из этого со временем выросли русская религиозная философия и удивительно глубокое богословие.

Словом, русская классическая литература гораздо глубже и интереснее, чем взгляды на нее революционно-демократических и советских критиков. А самое главное, она помогает читателю понять самого себя, все светлые и (что особенно важно и сложно) темные стороны, покаяться в своих прегрешениях (а не искать таковые у других) и тем самым облегчить собственную душу и открыть себе путь к истинному счастью. Увы, очень долгое время такая духовно-наставническая роль русской литературы не признавалась и тщательно скрывалась. Духовное богатство русской литературы, огромное русское философское и литературно-критическое наследие (Ю. И. Айхенвальд, Л. Шестов, В. Ф. Ходасевич, М. О. Гершензон, Г. А. Мейер, В. С. Вейдль), к сожалению, оказалось утерянным для современной России, которая стала объектом внешнего культурного воздействия.

Теперь наш долг - вернуть все на свои места, заново открыть нашим детям духовное богатство русской литературы через (предложение Л. Л. Любимова) те оценки и видения, которые были сделаны русской философией и выше упомянутыми критиками (с. 293).

Любимов, Л. Л. Заметки о мифологизации великой русской литературы [Текст] / Л. Л. Любимов // Вопросы образования. - 2010. - №2. - С. 276-293.